«Романова, сколько можно? Вчера про пытки, позавчера про пытки, сегодня про пытки, завтра про пытки», – сказал мне один редактор много уж лет назад. Он был прав, это надо было усвоить: читателю тема давно неинтересна

Почему невозможно с помощью всенародного волеизъявления остановить пенсионную реформу. Да и не только ее.

«Левада-центр» фиксирует обвал социальных настроений, причем всех индексов сразу, оценивающих личное положение и ситуацию в стране в целом. Например, более половины опрошенных (58%) считают, что правительство не сможет улучшить положение дел в стране

О положительном отношении к пенсионной реформе сегодня говорят не более 8% населения. Да и они, при внимательном рассмотрении скорее поддерживают саму идею реформы, но не предложенные правительством меры.

Россия продемонстрировала себя дружелюбной и гостеприимной! Быть открытым миру — совсем не страшно! Мы почувствовали вкус свободы — и после финального свистка проснемся в другой стране! Чемпионат мира-2018 — это водораздел, поворотный пункт и точка невозврата, мы пережили, показали и доказали.

Все так, именно эти чувства многие из нас переживали в последние недели, а те, кто не переживал, — прочитал о них в прессе или услышал по радио. Все так, и все же делать широковещательные выводы о судьбах страны на основании даже очень большого, но все же единственного спортивного турнира — занятие неблагодарное. Сколько похожих слов было сказано во время Олимпиады в Сочи, когда в секретных цехах Гознака уже отливали медаль «За присоединение Крыма»? Много ли было поводов проявить эту всемирную открытость и дружелюбие после того, как потух олимпийский огонь? Но если рассматривать чемпионат не как отправную точку, после которой все переменится, а как испытательный полигон, на котором можно проверить некоторые догадки о ситуации в стране, особенностях здешних нравов и состоянии общественного мнения, — то да, это подходящее поле экспериментов, какие-то вещи на нем становятся отчетливо заметны.

С чемпионатом интересно прежде всего не то, насколько россияне оказались открытыми и дружелюбными (можно ли оценить это по шкале от 1 до 10?), — но что сама история об открытости и дружелюбии оказалась настолько востребованной. Люди, которые, преодолевая языковой барьер, братаются с иностранцами, показывают им дорогу, отвозят к врачу, чуть ли не селят у себя дома бесплатно. Фанаты только что победившей российской сборной дарят печальному испанцу на Никольской бутылку пива и бургер. Участники флэшмоба сайта Sports.ru вслед за японскими болельщиками приходят на стадион с мешками, чтобы убрать за собой мусор. Все эти истории разлетались многочисленными перепостами и заполняли страницы онлайн-изданий, без всякой разнарядки и пропагандистской накачки — общество само рассказывало эту историю о самом себе, радостно удивлялось тому, каким оно может быть. Это была не единственная история, которую пытались рассказать обществу во время чемпионата, — был сюжет даже не о русских девушках, которые вступают в порочащие связи с иностранцами, а о якобы бесконечных угрюмых мужиках, которые возмущаются этим легкомысленным поведением. Был мгновенно вспыхнувший в последние дни чемпионата пожар, когда россиянам по инерции последних лет предлагали возмутиться провокации укрофашистов и их хорватских пособников. И тот и другой огонь полыхнул, но не разгорелся, уже не интересно.

Наверное, психологи и социологи могут объяснить, почему общество в тот или иной момент подхватывает ту или иную историю, узнает в ней себя. Невероятный успех крымской кампании, массовая ее поддержка были связаны не только с самим фактом присоединения чужой территории — это была часть истории о том, что мы сильные, нас все должны бояться, мы можем, если что, и навалять, а где надо, добиться своего, извернувшись гибридным образом. Тот же футбол еще два года назад был частью этой истории — с флагами ДНР на трибунах и побоищем с англичанами в марсельском порту.

И вдруг эта, казалось бы, превратившаяся в привычное самоописание, пронизавшая все собой история перестает работать. Ее пытаются разогнать заново, представить все таким образом, будто даже в дни чемпионата россияне должны укрыться в осажденной крепости и где силой, а где смекалкой отбиваться от врага, — а россияне рассказывают о себе другое. Что они рады каждому, кто пришел с миром. Что у них открытое доброе сердце. Что они умеют проигрывать и могут быть великодушны к своим проигравшим и чужим победившим. Общество как будто обнаруживает, не без удивления, что ему не стыдно быть хорошим. Что русские — норм.

От этого непривычного, распространяющегося почти вирусным образом самоописания привычные интерпретации из прошлой эпохи начинают потрескивать на швах и стыках. Если на клетке написано «буйвол» — в ней может оказаться слон; картинка со множеством людей с российскими флагами — это не обязательно «обезумевшая масса, слившаяся в патриотическом экстазе». Толпа, что собиралась на Никольской, явно не была настроена идти танковым маршем на Киев или отдавать государству последнюю копейку; шутки про то, что «теперь на пенсию будем уходить в 90», звучали там не реже, чем михалковский гимн, слова которого все еще помнят нетвердо. Это была масса, испытывавшая чувство гордости и единения — при этом не спровоцированного и не направляемого государством; существующего как бы отдельно от него. Это была толпа не «за Крым» и «не за Путина» — а за всех за нас, включая проигравших испанцев и победивших хорватов, и за все хорошее, включая умение быть хорошими по отношению к ним.

Эта толпа узнала о себе что-то новое.

Интересно, что у государственных медиа не нашлось адекватного языка для описания этого нового чувства; по инерции все обсуждения футбола на центральных каналах ТВ сбивались на тон именно что обезумевший и экстатический — пытающийся снова продать обществу то же настроение, что видят в нем критики «патриотической толпы» с либерального фланга. И это было совершенно не похоже на слезы Дзюбы в прямом эфире после матча с хорватами и на те довольно сильные и возвышенные чувства, которые испытывали в этот момент многие сидевшие у экрана. Но опыт чемпионата заключался и в том, что это на самом деле не важно. Что если «в интернете кто-то не прав» или по телевизору кто-то несет традиционную ахинею («я сейчас почешу в эфире левое ухо, и наши обязательно выиграют!») — это не повод впадать в неистовство и устраивать кампанию коллективного негодования; это все рябь, главное в этот момент происходит в жизни, или внутри нас. Главное — игра, которая на поле; а не мнения вокруг нее, и тем более не стремление привести всех к одному-единственному правильному мнению (и загрызть всех, кто недостаточно радуется или скорбит не так). Команды разные, люди разные, они могут быть вместе, оставаясь разными, — и даже пресловутое собянинское благоустройство, о которое разбилось столько дискуссий, оказывается, начинает работать, реализовывать себя, если этих разных людей становится много и они не жмутся к стенкам и не ходят строем. «Под дождем оказались разные, большинство честные, хорошие» — как бы ни пошли дела после чемпионата (а пенсионная реформа, жадные до чужой крови силовики и непрерывно истерящий телевизор никуда с его окончанием не денутся), вот это чувство хотелось бы не забыть и не упустить.

Источник: InLiberty.ru

Школа гражданского просвещения может не разделять некоторые взгляды и оценки, высказанные ее экспертами и авторами

Интервью постоянного эксперта Школы Льва Гудкова, данное выпускнице Школы Лоле Тагаевой — о чувствах россиян, связанных с войной, их картине будущего, двойственном отношении к власти и многом другом

Меня поражает то, как нормальные в прошлом люди совершили умопомрачительно гибкий переход. Эти двойные стандарты, это лицемерие, возведенное в основополагающий принцип государственного института.

Наш национальный дом — это дорога из квартиры на дачу и обратно

Политика, да и вообще вся жизнь в России по-прежнему ассоциируется с одним лицом. И это самое лицо формирует в том числе внешний образ страны: мало кто стремится отделять государство от общества, политический режим от страны.

Проблемой нового цикла является не только преемственность символической верховной власти, но — в не меньшей степени — трансфер поколений и активов путинской элиты.