Мы продолжаем публиковать главы из книги Андрея Колесникова «Опыт свободной жизни. Лена + Юра = Школа» и сегодня предлагаем вашему вниманию несколько новых фрагментов из биографии основателей Школы.
Я много раз наблюдал над тем, как мыслит вслух Сенокосов, иногда обхватывая голову двумя руками и опираясь локтями о круглый стол в гостиной своего дома. Это всегда гипертекст с множеством сносок, историко-культурных примечаний, вставных глав и лирических отступлений. Но повествование всегда возвращается к своему основному «стволу», а вывод вдруг становится прозрачным и обоснованным.
…Смотришь на Сенокосова Юрия Петровича, рафинированного интеллигента, и не можешь поверить, что перед тобой сидит плотник 4-го разряда, такелажник, человек, зарабатывавший на жизнь характерными национальными танцами и объездивший со студенческим ансамблем в конце 1950-х всю страну. Спирт и строганина в Новый год на острове Диксон, тонны выловленной во время путины рыбы на западном побережье Камчатки («а в Москве рыбы не было…»), выступление на крейсере тихоокеанского флота, на пограничных заставах в горах Тянь-Шаня…
В 1957-м на некоторых факультетах МГУ отдавалось предпочтение людям «с производства». Так Юрий Сенокосов стал студентом исторического факультета МГУ.
Юрий Сенокосов начал работать во ФБОНе, Фундаментальной библиотеке общественных наук, располагавшейся на Знаменке, в то время улице Фрунзе, примыкавшей прямо к Ленинской библиотеке…
Вот как Ю.П. рассказывал об этом периоде своей биографии: «Я пробыл в этой библиотеке около трех лет. Это было удивительное место и удивительное время. Да, после “ухода” Хрущева на пенсию оттепель кончилась. Но я вспомнил сейчас строчки своего стихотворения, написанного 12 апреля 1961 года: “Горело Солнце в бездне синей. Ручьи звенели как трамваи. И небо стаи голубиные ковром весенним расшивали. Дышалось жадно и легко…”. Именно тогда, в те годы, общаясь с сотрудниками и читателями библиотеки и читая в “спецхране” запрещенные книги, я понял, почему хочу быть свободным…».
Конечно, с точки зрения саморазвития ФБОН была шикарным местом, настоящим университетом – работа позволяла читать недоступные тексты авторов русской эмиграции. Так, например, он открыл для себя в это время и увлекся Георгием Федотовым.
Фактическая смена профессии подтолкнула Сенокосова к поступлению в аспирантуру Института философии (ИФРАН). В 1965-м экзамен по историческому материализму у него принимали Александр Зиновьев, Юрий Левада и доктор юридических наук Борис Маньковский. И Маньковским был задан вопрос, поставивший в тупик даже самих экзаменаторов: «А тюрьмы и лагеря – это базис или надстройка?».
Экзаменуемый задумался. Зиновьев принялся шутить. А вопрос, между прочим, остался…
*****
В этом контексте интересно, что Ю.П. успел вступить в партию: Гулыга и Левада настаивали, справедливо утверждая, что это необходимо для успешной защиты диссертации. Они же дали рекомендации. В разгар «пражской весны», за несколько месяцев до заморозков, Сенокосов подал заявление в Краснопресненский райком партии с несколько загадочной формулировкой: «Прошу принять меня в члены КПСС, т.к. хочу быть строителем нового общества». Вообще говоря, слова были искренними. «Но что я имел в виду?» – задается вопросом Юрий Петрович с высоты сегодняшнего дня и смеется…
***
«Нам уже было между сорока и пятидесятью. Думали, так и будем доживать свою жизнь», – говорит Ю.П. И тут началась перестройка. Гравитация, затягивавшая людей в круг семьи Лены и Юры, вдруг начала постепенно обретать двойную силу. В конце 1980-х Сенокосова пригласили заниматься изданием книжной серии «Из истории отечественной философской мысли», приложением к журналу «Вопросы философии». А до этого, в 1987 году, когда Джордж Сорос только-только появился в России и начал поддерживать отечественную культуру, Юрия Петровича привлекли к участию в работе по обновлению гуманитарного образования – он искал авторов, готовых участвовать в конкурсе по написанию учебников по философии.
Где можно было добыть работы русских философов? Конечно, в парижском издательстве YMCA-press. И Сенокосов, не раздумывая, отправился в Париж к Никите Струве. Несмотря на то, что тот крайне настороженно относился к пришельцу из все еще советской России, доверия к которой не было. Тем более, у выходца из старой русской эмигрантской семьи, внука самого Петра Струве.
Разумеется, Никита Струве не мог знать, что невидимая нить соединяет его с «человеком из СССР», приехавшим за текстами, которые он собирался издать в стране Советов. Сборник с болотно-зеленой обложкой и оранжевыми буквами «Из-под глыб», в котором были напечатаны тексты круга знакомых Сенокосова и, главное, статья его друга Евгения Барабанова и публицистика Александра Солженицына, был издан в 1974 году в YMCA-press. Горбачевская демократия за несколько лет достигла, однако, такого масштаба, что осенью 1990-го мне удалось купить аутентичный том «Из-под глыб» за 25 рублей в исчезнувшем ныне букинистическом отделе магазина «Академия» на Тверской у знаменитого на всю Москву аккуратнейшего и педантичнейшего старика-букиниста Яна Яновича…
А в 1989-м Ю.П. настоял на своем приезде в Париж к Никите Алексеевичу. Набрал у него книг и даже получил неизданную рукопись Сергия Булгакова. Правда, с «секретом». Вероятно, Струве проверял своего гостя и не доложил в рукопись несколько страниц. Сенокосов позвонил в Париж и попросил все-таки прислать недостающие страницы. Они были присланы – очевидно, в знак доверия.
Сенокосов – альтруист, для него главное, чтобы книга была издана. Он всегда искал людей, которые могли бы, используя свой интерес и знания, наилучшим образом подготовить к изданию того или иного философа.
*****
У всех коммунальные квартиры. А у Лены – отдельная. Тетушки и бабушки. Любовь в семье. А хотелось быть не еврейкой из домашней «оранжереи» с пианино и немецкими философами в подлиннике, а простым советским человеком. Не быть представителем какого-то специального сословия, которому, как сказал глава «Мемориала» Арсений Рогинский, в любой момент или что-нибудь припишут или что-либо «простят». А быть как все – частью большого нерасчленимого целого. И значит, обеспечить себе защиту от внешнего мира. Когда папу забрали, бабушка рвала еврейские книги – именно для этого: чтобы защититься. Еврейские книги были частью особости, и потому компрометировали. Не говоря уже о том, что государственный антисемитизм набирал обороты.
В те годы Лена стала самостоятельным человеком. В том смысле, что стала свободной. Причем внутри системы. «Но я поняла и другое, – говорит она. – За эту свободу я должна была платить сама». Не коллективно, а индивидуально. Мыслить не в понятиях кружка, а шире, впитывая в себя людей и меняясь. Не претендуя на лидерство или карьеру, а соответствуя самой себе, понимая свои возможности, – существовать не внутри кружка, а в другой логике: «Что-то поняла – хочу поделиться». Причем, что характерно, в таких компаниях не теряли время на обсуждение советской власти. В этом желании разделить с другими опыт и понимание своих интересов тоже можно было найти зачатки, нуклеус Школы – гражданское просвещение по-советски. Как определяет сама Немировская, «это случайности, которые были использованы».
*****
Провокации компетентных органов были неизбежны: балансирующий на грани ареста Сенокосов, отправленная за границу дочь Таня, на великого коммуникатора Лену, которая в то время работала в Ленинской библиотеке, наверняка тоже много чего накопилось. И, конечно же, однажды ее остановили на улице. Прямо на мосту, который идет от Калининского проспекта, ныне Нового Арбата, к Кутузовскому и дому за гостиницей «Украина» (в квартиру, бывшую коммуналку, хоть это и Кутузовский, они въехали, обменяв Юрину комнату и квартиру в Ажурном доме, в 1975 году).
Немировская, чье свободолюбие напрямую конвертировалось в одежду, была облачена в длинное полосатое пальто, красные джинсы и такого же пролетарского цвета ботинки. Одеяние якобы не понравилось милиционеру. Но надо знать, как жестко Лена умеет разговаривать – остолбеневший милиционер получил урок гражданского просвещения и, возможно, впервые в жизни узнал, что нельзя просто так привязаться к человеку. К тому же, как объяснила ему Лена, тут рядом живет Брежнев и устраивать у него под носом скандал нехорошо. Закончив монолог, Немировская просто сбежала от оторопевшего блюстителя порядка. Сбежала в свою квартиру, откуда недавно вывезли запрещенную литературу. А Юрий Петрович улетел к Мерабу Мамардашвили в Тбилиси – приходить в себя после обыска и допросов.
…Лена уходит из гостиной в соседнюю комнату и приносит легендарное пальто, в котором ее пытался арестовать милиционер на Калининском (теперь Новоарбатском мосту). Длинное, чуть ли не в пол. Черное в бело-желтоватую полоску – польское, но привезенное из Лондона – это в те-то годы. Лена собирается уходить по своим бесконечным делам, мы остаемся с Юрием Петровичем договаривать – пальто, в которое она одета сейчас, очень похоже на то, историческое. А еще – красные очки и красные часы, плюс – щегольская полосатая шапка. Молодость и вызов не уходят из этой женщины никогда. Тридцать-тридцать пять лет назад она еще и волосы красила в зеленый цвет. Натурально – зеленкой. Это была демонстрация свободы. Той самой, которая, в логике Сенокосова, работает только в сочетании с независимостью.
***
В 1998 году Собор святого Иакова в Сантьяго-де-Компостела, прекрасный, как две огромных скалы, стал свидетелем поразительного действа: женщина из России, стоя перед паломниками, прочитала то ли речь, то ли проповедь в жанре молитвы. Никогда до этого подобных контактов с православным миром в этих стенах не было. Женщина не принадлежала к православию, не исповедовала никакой религии, а по национальности была еврейкой. Звали ее Лена Немировская.
Вот несколько фраз из черновика:
«Святой апостол Иаков!
В это утро, в среду, 10 июня, благодарю тебя за то, что я здесь и прошу твоего благословения и наставления на путь истинный…
Я представляю здесь мужчин и женщин из России и Грузии, приехавших на галисийско-российский семинар.
Там, в далекой отсюда России, народ ее проходит тяжелые испытания и живет трудной жизнью. Между людьми часто отсутствует взаимопонимание. Различия и разногласия затмевают ум и ослабляют сердце.
Святой Иаков, здесь, в этом храме, прощу тебя, просвети мою душу и души тех, кто забывает, что все различия разрешаются только на пути диалога и любви…
Помоги нам, пришедшим к Тебе, следовать по широкой дороге взаимопонимания и взаимоуважения, дабы христианская терпимость стала для нас смыслом жизни, настраивая сердце на любовь к истине и человеку».
