Каждый человек, побывавший хотя бы на одном семинаре Школы, знает, насколько Мераб Мамардашвили важен для основателей — Лены и Юрия Петровича. Чем дольше ты со Школой, тем больше Мамардашвили заполняет твое сознание и становится важной дорогой к твоему превращению в Человека. В Школе мы все учимся думать, и именно этому продолжает нас учить Мераб Мамардашвили: «В любой момент, когда вы захотите мыслить, ваша мысль, повторяю, уже существует в виде подобия мысли. По той причине, что в любой данный момент в языке есть все слова. Наглядно это можно изобразить так, как если бы я на секунду встал с этого стула, посмотрел бы в другую сторону, потом повернулся, снова захотел сесть, а там уже сижу я, какой помыслен другими вместо меня». (Мераб Мамардашвили «Эстетика мышления»).
В какой-то момент тебе кажется, что Мераб был другом всех выпускников Школы. И этим другом останется навсегда. Поэтому, конечно, в книге Андрея Колесникова глава про Мамардашвили – самая трогательная и понятная каждому из нас, так как каждый из нас читает про своего друга.
Мы продолжаем публиковать главы из книги Андрея Колесникова «Опыт гражданской жизни. Лена + Юра = Школа» и сегодня предлагаем вашему вниманию фрагмент, посвященный Мерабу Мамардашвили.
Любой, ну, или почти любой разговор с Юрой и Леной сходится в результате в одной точке – Мераб Мамардашвили. Наверное, Немировская и Сенокосов нужны были ему в Москве так же, как родная сестра – Иза Мамардашвили в Тбилиси. Он имел две точки опоры в двух городах. И не случайно в день смерти философа, Лена, искавшая Мераба во «Внуково», назвала себя его сестрой – это, по сути, было так. С ними он проводил больше всего времени – подолгу жил в московской квартире, вместе они отдыхали ежегодно, в течение 17 лет, в абхазском местечке Лидзава недалеко от Пицунды. Иногда Сенокосов становился мостиком для значимых человеческих открытий, как это произошло при случайном знакомстве Мамардашвили с отцом Александром Менем. Во времени и месте сошлись люди-ключи.
Произошло это в той же Абхазии. Лена, Юрий и Мераб пришли на рынок в Пицунде за хлебом, сыром и вином. Подошли к кафе, чтобы выпить кофе. И вдруг увидели Александра Меня, он был вместе с религиоведом Сергеем Рузером, который потом, уже в другой жизни, станет преподавателем в Еврейском университете в Иерусалиме. «Алик!», – окликнула о. Александра Лена. «Мы двинулись все вместе в Лидзаву, – вспоминает Ю.П. – Вошли в дом. Сережа, Лена и я решили не мешать о. Александру и Мерабу. Они сели и начали общаться – так, как будто каждый ждал этой встречи. Сидели до вечера. С тех пор всякий раз, когда Мераб появлялся в Москве, мы отправлялись в поселок Семхоз недалеко от Сергиева Посада, к Меню».
Потом Ю.П. напишет: «Было очевидно, и сегодня я в этом уверен, что на наших глазах происходила тогда символическая встреча выдающегося философа и выдающегося священника. Символическая в том отношении, что, несмотря на совершенно разный жизненный опыт, встретившись впервые, они поняли друг друга с полуслова».
Это были контрастные люди: сосредоточенный и невозмутимый Мамардашвили и открытый, со смеющимися глазами Мень. Кончина каждого из них произошла вскоре, в 1990-м. Тогда же, к концу 1990-го, планировался запуск Школы, в Лондонском университете, с участием философа и священника. Собственно, Школа и могла стать применением опыта формирования атмосферы непосредственного общения незнакомых друг с другом людей. Той атмосферы, которую создавали в ходе своих проповедей отец Александр и во время своих лекций Мераб Мамардашвили. *****
Смерть стала персонажем жизни. Однажды в 1981 году философ опоздал на лекцию и сказал, что во сне к нему приходил Декарт, а когда проснулся, горлом пошла кровь. Впрочем, из «Картезианских размышлений» Мераба Мамардашвили известно, что сам Декарт видел пророческие сны.
А однажды и Юрию Сенокосову приснился пророческий сон. О нем он писал одному из своих корреспондентов: «…сон, который я видел в августе 1990 года, то есть примерно за месяц до гибели 9 сентября о. Александра Меня и за три месяца с небольшим до смерти Мераба 25 ноября.
Представь себе котлован – глубокий и ослепительно ярко совещенный, как в полдень при ярком солнце, и меня в этом котловане – я это ясно вижу, хотя на глазах у меня очки и я понимаю, что ослеп, и ведет меня по котловану на поводке собака, которая явно тоже слепая, потому что у нее на глазах тоже очки.
Куда ведет, не знаю – вижу лишь, что все это происходит при ярком свете и, видимо, оттого что не понимаю, я начинаю громко стонать или даже кричать, как мне сказала напугавшаяся Лена, разбудившая меня.
Когда убили о. Александра, а потом умер Мераб, я стал думать, что это был не просто сон, а предчувствие или какое-то вдруг возникшее во мне чувство, что оба моих поводыря (назову их так) скоро покинут меня.
«Два года я не мог прийти в себя после убийства Алика и смерти Мераба», – говорит Юрий Сенокосов. *****
В квартире Сенокосовых небольшая комната из коридора налево – кабинет Юрия Петровича. Мераб Мамардашвили обычно ночевал в другой комнате. Но в последний свой приезд по каким-то «техническим» причинам провел ночь на диванчике в кабинете. «Вот здесь он спал последний раз», – с отчаянием в голосе, до сих пор – с отчаянием, говорит Сенокосов, указывая на кушетку. И тут же с улыбкой вспоминает импровизационные афоризмы Мераба: «Цветаева – это комод с чувствами»; «Василий Розанов – Монтень с авоськой»; «Железная задница Аристотеля».
Лена вдруг начинает рассказывать о том, что после смерти Мераба она его не читала – было больно, и слишком близкой во времени оставалась его эпоха: «И потом для меня его лекции – это не философия, это жизнь». Добавляет, что вот теперь, когда прошла целая отдельная жизнь с момента смерти Мамардашвили, когда очень много, если не все, поменялось, а еще очень многое, по сути, вернулось – вдруг очень понадобился Мераб.