Выступление постоянного эксперта Школы, историка, политолога, заведующего кафедрой политологии Московской высшей школы социальных и экономических наук Василия Жаркова на семинаре Школы «Просвещение и истоки правового мышления» (Москва, 12 марта 2016 года). Стенограмма выступления расшифрована участницей семинара Дарьей Горбачевой.
Василий Жарков: Я хочу сказать, что я нахожусь в сложном положении. Во-первых, я не философ и не считаю себя философом. Я не так давно говорил с одним заведующим одной из кафедр политологии (есть такая, как вы знаете, наука в России «политология», она возникла в 1991 году, когда большинство кафедр научного коммунизма в спешном порядке переименовали себя в кафедры политологии, и с тех пор это образование развивалось много лет. Я не люблю слово «политология», как вы уже, наверное, догадываетесь). Так вот, я его спросил: «А читают ли ваши студенты Аристотеля, Гоббса и Локка?». Потому что с моей точки зрения и в моей практике как журналиста, преподавателя, три этих автора образуют политическую науку и политическую теорию, релевантную для нас. Он сказал: «Ну конечно, в истории, философии мы изучаем это, да».
Вот уже сегодня говорилось о советском наследии, оно нам много чего вообще оставило. И в том числе это, на мой взгляд, совершенно порочное представление о фундаментальных теоретических работах, как о музейных экспонатах. «Конечно, молодцы и Локк, и Гоббс, и Аристотель тем более. Их же Маркс, Энгельс цитировали, и Ленин, поэтому они молодцы, в целом-то. Но, конечно, буржуазно ограниченные и служили интересам». А если по делу, то читаем, конечно, современных авторов и плюс постановление последнего Пленума ЦК с пояснениями к этим авторам.
Эта чудовищная практика сохраняется до сих пор. И она нанесла колоссальный урон нашей интеллектуальной жизни, на мой взгляд. Потому что любой студент-гуманитарий в Советском Союзе и позже, как правило, осваивал эти труды в изложениях словаря, учебника (если, конечно, это не становилось предметом его диссертации или чего-то такого более углубленного, но опять же с отношением к этому как к чему-то прошлому). Московская школа социально-экономических наук, в которой я работаю, научила меня одному очень важному правилу: на мой взгляд, мы не должны относиться к этим авторам как к музейным экспонатам, как к фактам истории, это наши собеседники.
Когда я начал новый курс введения в политическую науку для бакалавров, я думал: как его построить, что, собственно, я должен делать? Взять учебник и начать его пересказывать? И дальше мы будем рисовать классификации? (Интересно, что страсть советская к классификациям, видимо, имеет корни в разделении на первую и вторую категории осужденных, а также на первую, вторую, третью категорию получающих пайки – литерные категории, цифровые категории и так далее. Ну, естественно, и все политические понятия мы конструируем и распределяем по категориям). В результате я поступил немножечко архаично, очень традиционно (у нас же сейчас модны традиционные ценности и вообще традиционализм). Традиционализм предполагает, что нужно читать текст первоисточника, нужно работать, прежде всего, с ним, а уже потом обсуждать что-то вокруг этого. Но если мы с вами не знаем текста источника, то все остальное не имеет никакого смысла, это конструкции, которые бессмысленны без главного первоисточника, вокруг которого это строится, в данном случае это Локк.
Поэтому то, что я хочу сейчас предложить, извините за такое длинное введение, это мой собственный, с 2012 года, четырехлетний опыт рефлексии вокруг текстов. Я буду говорить не только, конечно, о Локке, потому что Локка нельзя рассматривать изолированно. Но тут я поставлен в несколько сложную ситуацию, потому что мне было бы, конечно, удобней, если бы о Гоббсе говорили передо мной. Ибо Гоббс – это, безусловно, тот автор, с которым Локк спорит и не скрывает этого. Его вторая книга в «Двух трактатах о правлении» начинается… он не называет Гоббса, но фактически, с очень хорошей английской привычкой, которая сохраняется до сих пор в западной академической традиции, излагает точку зрения человека, с которым он собирается спорить. Подробно, сложносоставным предложением излагает ее и дальше высказывает намерения предложить нечто иное тому, что уже известно.
Гоббс и Локк – это очень интересная пара, потому что они принадлежат к двум последовательно сменившим друг друга поколениям, Гоббс ровно на поколение старше Локка. Они диаметрально противоположны в своих взглядах на такие понятия как «состояние естества», «равенство» и «общественный договор». Но именно они образуют костяк современной политической теории. Нам очень трудно избежать этих авторов. (А, скажем, Роберта Филмера, с которым Локк также спорит, мы можем избежать. Роберт Филмер говорил о естественности происхождения царской власти от Адама, от первого человека, от его отцовской власти и основывался на недоказуемом и абсурдном: никто в этой аудитории, я надеюсь, и вообще вряд ли кто-либо из ныне живущих возьмется всерьез рассуждать о том, что ныне правящие какие-либо представители где-либо имеют какую-то родственную связь с Адамом, с первым человеком, это просто невозможно. Поэтому не будем о нем. А вот Гоббса невозможно обойти).
И еще очень важный момент: то, что я буду говорить – является, разумеется, исключительно моей собственной рефлексией вокруг прочитанного текста и призывом ко всем присутствующим: если по каким-то причинам вы все еще не читали Локка, а также Гоббса, я призываю вас это сделать, для того, чтобы критически оценить то, что вы услышите из моих уст и вообще в этой аудитории.
Итак, Локк.
Очевидец перемен.
Локк достигает своего условного совершеннолетия, своих шестнадцати лет, в 1648 году. В это время он уже два года обучается в Вестминстерской монастырской школе. 1648 год для Англии очень важен, как, собственно, и для всей Европы. Россия тогда разорвала дипломатические отношения с Англией, выгнав всех англичан из России, потому что они совершили страшное – они совершили революцию: непростительную, потому что они казнили короля.
Джон Локк – это человек из Рингтона. Если вы сегодня посмотрите в русскоязычном интернете, «рингтон» — это телефонные звонки, которые скачиваются. Но вообще это город. Такой маленький, что его даже нет в русском интернете, но, тем не менее, этот маленький город имел свой суд и своих служащих.
Обычно советские библиографы говорят: «Он был сыном мелкого провинциального судебного служащего». Что из этой информации мы с вами получаем? То, что в маленьком городе, который трудно найти на карте Англии даже сейчас, был суд и были судебные служащие. Более того, мы также можем узнать, что в обязанности этого мелкого провинциального судебного служащего входило представление интересов обвиняемой стороны, что означает, фактически, что он был присяжным поверенным, и исполнял, в том числе, эту обязанность. Но эта участь мелкого провинциального юриста была участью лишь в 1632 году, а в 40-е годы отец-Локк (которого, кстати, тоже звали Джон Локк) стал капитаном парламентской армии, капитаном армии Кромвеля. Собственно, это стало по-своему первым социальным лифтом для самого Джона Локка, но не последним.
Что интересно: карьера Локка как академического ученого не задалась. Началась она с того, что он отказался принять монашеский сан. Это стало существенным препятствием, потому что в конечном итоге он мог быть только преподавателем, в лучшем случае. А закончилось все тем, что он в 1683 году королевским указом был лишен права преподавания в Оксфорде, навечно. (Парадоксальным образом, большая часть книг, публикуемых сейчас о Локке в Англии, публикуется сейчас Кембриджем, а не Оксфордом).
Первоначальная сфера его интересов касалась медицины и биологии. Он не смог защитить свою диссертацию, ему не дали это сделать, и фактически он уходит из академической науки. Он пробует себя на дипломатическом поприще, будучи посланником в Бранденбурге. И очень важным моментом становится его знакомство с Энтони Эшли Купером — он находит себе патрона среди аристократии.
Время, когда это происходит, очень интересное. Человек, видевший перестройку в 16-18 лет, к моменту получения своего диплома попадает в реалии сначала позднего Кромвеля (которые, мягко говоря, не отличались либерализмом), а потом и вовсе реставрации, но при этом прекрасно помнит, кто его отец, а также учителя. Т.е. он – человек, который вынужден существовать в новых реалиях, да еще и оказавшийся вне формального академического круга.
Лорд Энтони тоже находится в очень интересном положении, потому что он входил в судебную коллегию, выносившую приговор Карлу Стюарту. Это человек, который, безусловно, является одним из творцов английской революции. Это человек, который представляет собой движение, формируемое в виде партии. И это человек, имеющий очень сложные отношения с вернувшейся династией, но, тем не менее, член палаты лордов.
Лорд Энтони достигавший разных позиций за время своей жизни и оказывавшийся, кстати, в Тауэре (за то, что выступил против длительного моратория на созыв парламента), становится работодателем, покровителем и патроном Локка. Куда Лорд Энтони, туда и Локк. Лорд Энтони повышается в своих позициях, Локк может занять какой-то государственный пост. Лорд Энтони вынужден бежать из Англии, и Локк, продержавшись чуть более двух лет и участвуя в подпольной деятельности, уезжает в Голландию и объявляется в международный розыск. И под дорогим сердцу любого советского читателя и телезрителя именем Ван Дер Линден он скрывается в разных городах Нидерландов. При этом, надо сказать, он уже не юноша. (Вот здесь, конечно, я не мог не отметить года написания второй книги из «Двух трактатах о правлении»: он написал ее раньше, но опубликована она значительно позднее, в 1689 году, когда Локку 56 лет. И, собственно, это самый насыщенный, самый тяжелый период его жизни, до самой его смерти в 1704 году).
Русские историки всегда любят упоминать, что он был знаком с Петром I, точнее, Петр I был знаком с ним. Я только до сих пор понять не могу, чему Петр I у него учился. Понимание Локка Петром I – это отдельный какой-то разговор. Я не могу понять, что же все-таки вынес Петр I, почему так странно он развернул Локка на российской почве. Но, тем не менее, эта история важна, потому что все, что мы делаем внутри нашей жизни, оно такое: бывает так, а бывает по-другому, и пока есть возможность что-то делать – надо делать.
Я не знаю: наверное, стоит отдельно копнуть и поговорить о том, что думал Локк в 1679 году, скрываясь под именем Ван Дер Линден. Ну, он писал, работал… И проявил себя в стольких качествах, что его исследователи и биографы говорят о нем как человеке с разными лицами. Кстати говоря, он также участвовал в учреждении английского банка, уже после возвращения. И так далее. Длинная, как мне кажется, жизнь для XVII века.
При этом Локк не самодостаточен. Ни в коем случае нельзя сказать о Локке, как и о любом другом мыслителе просвещения и современном мыслителе, как о человеке, который сам зародился где-то в глуши, придумал свои идеи, и мы их все повторяем. То, что говорит Локк о власти Адама и ее нераспространимости на власть в государстве, конечно, прекрасно коррелирует с тем, что написано в самом начале трактата «Политика» Аристотеля. О несопоставимости отцовской власти и власти в государстве. Ничего в этой истории, господа, не берется с потолка, это очень важно. Более того, те аргументы, которые выстраиваются Локком, выстраиваются, в том числе, на базе аргументов его оппонентов, касающихся целого ряда вопросов. Если мы с вами доказали, что не существует никакой преемственности власти существующих правителей от власти библейского персонажа, то каким образом мы конструируем естественное состояние? Вопрос о естественном состоянии, вопрос о том, как были устроены отношения людей до того как возникло право, до того как возникло государство, до того как возникла цивилизация – это ключевые вопросы, это отправная точка рассуждения каждого из этих авторов.
Я думаю, Андрей Захаров представит гоббсовскую картинку естественного состояния. А мне остается лишь сказать, что Локк не отрицает ключевой подход Гоббса, что естественное состояние – есть состояние свободы, и что естественное состояние – есть состояние отсутствие какого-либо закона и какого-либо судьи, который может по этому закону судить в качестве третейского лица. Но это очень важный момент для русской аудитории, потому что в России мы всегда спотыкаемся в разговоре, что такое свобода, на мой взгляд. «Объясни мне, что такое «свобода», — говорит человек, отказавшийся от свободы, — «Ах, вы все равно ее ограничиваете! Ну, значит, нет свободы! Либо у меня есть полная свобода, и я делаю все, что захочу, либо, если она хоть чем-то ограничена, значит, это уже не свобода». Вот это такое очень редуцированное, очень упрощенное понимание предмета, мне кажется, очень многое портит в нашей сегодняшней реальности и нашем сегодняшнем мировоззрении. Потому что, смотрите: Локк допускает то, чего на самом деле не допускает Гоббс (он в гораздо больше степени, по крайней мере, это артикулирует) — что даже в естественном состоянии, даже не имея отчета ни перед кем, человек, тем не менее, ограничен тем, что называется «законом природы» у всех авторов эпохи просвещения.
Что это за такой «закон природы»? Тем более в русском переводе это звучит почти как «божественный закон», это еще одна стилистическая ловушка. Локк как естествоиспытатель (я не случайно упомянул, что его первой специальностью была биология и медицина) отмечает, что ни один вид живых существ, по его наблюдениям и по наблюдениям его коллег, не способен истребить самого себя. Исходя из этого, первое локковское ограничение в естественном состоянии – это ограничение на лишение жизни себя и существ своего вида. Оно может быть, разумеется, нарушено, и Локк об этом тут же пишет. Но вид в целом не может его нарушить, потому что это противоречит законам природы, с точки зрения Локка.
Это, кстати, не бесспорная точка зрения, Кант, например, впоследствии будет допускать возможность всеобщей истребительной войны человечества. Также как, кстати, фактическим намеком на это ссылается и Гоббс, говоря о том, что страх смерти будет способствовать выходу из естественного состояния. Также как, по большому счету, и сам Локк будет вынужден признать, что война в отсутствии третейского судьи, война, в которой каждая из сторон будет наносить все новые и новые удары, не имея возможности прекратить их, может довести ситуацию до того, что только небеса способны будут решить эту проблему, либо, если не обращаться к небесам, то необходим будет договор.
Но прежде, чем мы дойдем до договора, я бы хотел обратить внимание еще вот на какую вещь. Есть еще один естественный закон, который придумал не Локк — здесь даже не нужны те знания, которые есть у него как у биолога, это было известно, опять же, еще Аристотелю: человек склонен к общению от природы. Человек склонен к любви, простите. Людям свойственно любить друг друга, причем за этим стоит вполне ясная природная необходимость, связанная с воспроизводством человеческого рода.
Другой пример, который я привожу своим студентам. Вот смотрите, сейчас в России везде запретили курить (не только в России, в Англии еще раньше). И в университетах больше нельзя курить. Это страшная проблема для многих, я вижу, как мучаются студенты. И поэтому те, которые все равно хотят курить, идут курить на пустырь, рядом с нашим кампусом, куда Левиафан не дотягивается, и там курят. Там на этом пустыре нет полиции и администрации Университета, и мы можем смоделировать с вами ситуацию естественного состояния. Я всегда спрашиваю своих студентов: «Что, вы там деретесь? Ну, вот когда вы приходите туда покурить, у вас там что между собой происходит? Вы выясняете отношения, вступаете в драку, в войну?» Нет, возможно, кто-то из студентов и подерется на пустыре. Но скорее всего, они будут угощать друг друга сигаретами, давать прикурить, наконец, знакомиться с девушками и т.д. Следовательно, мы видим, что естественное состояние допускает конфликт, но изначально человеку, также как и способность к конфликту, присуща способность к сотрудничеству и любви. Ровно поэтому я так пафосно назвал свой доклад «Апология любви и свободы».
Локк, обращаясь к Гоббсу, повторяю, не отрицает конфликтов, здесь не нужно бросаться в крайности и приписывать автору то, чего у него нет. Он ни в коем случае не отрицает конфликты и войны, более того, он довольно детально их описывает. Но сказать, что все отношения между людьми изначально ведут к недоверию и соперничеству, а, следовательно, к войне (как, собственно, присутствует это у Гоббса) — нельзя. И мы видим это на наблюдаемых примерах.
Еще один момент, который здесь присутствует, момент, опять же, очень болезненный для нас в России, особенно в постсоветское время. Не столько в советское время, потому что в советское время очень много говорилось о равенстве, но поскольку это была в основном пустая болтовня, дискурс, связанный с равенством, крайне непопулярен в постсоветской России, причем, в том числе у людей, которые называют себя либералами и демократами. Я не буду приводить в пример замечательных коллег-публицистов, которые непрерывно доказывают, что равенство невозможно, апеллируя к тому, что люди же разные. Но, вот, действительно, подумаем: а что, люди, которые относятся к эпохе просвещения (собственно, Гоббс ведь тоже не отрицает равенство, у него просто другое объяснение равенству), не видели, что люди разные? Мы действительно допускаем, прочитав в учебнике первую часть фразы «Все люди равны от природы…», что эти люди не могли наблюдать различие между теми, кто вокруг них? Очевидно, что нет.
Понимание равенства у Локка, честно признаюсь вам, для меня сложнее, чем понимание равенства у Гоббса, потому что у Гоббса «равенство» — это равенство, которое существует между самыми разными людьми: сильными, слабыми, умными и глупыми, но всеми этими различиями можно пренебречь, в том случае, если они хотят одного и того же. А людям свойственно хотеть одного и того же. Представим, что это единственная вода, оставшаяся на земле, и мы будем равны в претензиях на неё. А Локк более религиозен, когда он говорит о равенстве, равенство для него некая данность. Во-первых, он исходит из того, что все люди являются результатами творения. Во-вторых, он говорит о равенстве в естественном состоянии, именно в отношениях к этому естественному состоянию. Равенство вообще всегда ситуативно, это подчеркивается, в том числе в том культурном фоне, в котором существовал Локк. Как говорил один из его биографов, каждый англичанин мог быть старшим, даже если он был слугой, он мог быть старшим в своей семье. А если он был членом магистрата, он был старшим в своём магистрате. Каждый из нас может быть старшим, каждый из нас, следовательно, может обладать своим правом действия и правом на осуществление этого действия. Это очень важный момент, который идет не от того, что все одинаковые, а от того, что все обладают определенным равным потенциалом, а раскрытие этого потенциала и нераскрытие, осознание этого потенциала или не осознание – это уже дело каждого. Но каждый может быть старшим в той или иной ситуации. Мне кажется, это ключ к пониманию того, что есть равенство в данной перспективе. Ну, и конечно, опять же аристотелевское продолжение: равенство – это отсутствие исключений. Разумеется, когда мы транслируем это на политическую практику, это означает равенство в правах. Это означает отсутствие исключения в некоем наборе прав, среди которых, конечно, наипервейшим для Локка будет право на жизнь и право на собственность. Собственно, вокруг этого и будут вестись дальнейшие разговоры.
Склонность человека к любви и сотрудничеству, однако, совершенно не исключает того, что рано или поздно между людьми возникают конфликты. Недавно у Татьяны Евгеньевны Ворожейкиной был разговор с бакалаврами, где она привела пример того, как существует свобода в Соединенных Штатах, что там каждая библиотека открыта для посещения, даже если это университетская библиотека. На что наши студенты сказали: «А где же гарантии безопасности? Мы не готовы, чтобы любой желающий вошел в нашу библиотеку». Этот диалог продолжился на следующем занятии, когда уже пришел я, и одна из барышень говорила: «Нет, мы, конечно, за свободу, но свобода она такая, неопределенная, а нужны гарантии. Вот хотелось бы иметь гарантии безопасности».
Если мы внимательно вчитаемся в Локка, то увидим, что.. вот смотрите: мы, конечно, хотим защитить свою жизнь, это первое, что мы хотим защитить. Тот, кто покушается на нашу жизнь – наш враг. Даже если он только высказал это намерение, мы, с точки зрения Локка, вправе отвечать ему. Это касается, кстати, не только отношений межличностных, но и международных. Если человек хочет установить власть над вами, это в конечном итоге означает, что он хочет распоряжаться и вашей жизнью. Поэтому вы не можете разменять вашу жизнь на вашу безопасность. Вы не можете разменять вашу свободу на вашу безопасность, это несуществующий обмен. Когда мы говорим о секьюрити, когда мы говорим о безопасности граждан, первый пойнт, который здесь встает, это вопрос их свободы, неприкосновенности их свободы, а потом уже все остальное. Свобода – есть основа всего: и жизни, и собственности, и так далее. Потому что, как только мы отказались от свободы, дальше вас попросят, скажем, пустить на постой полк солдат — как же, это же нужно для безопасности. Это несуществующий обмен, его нет. Невозможно поменять свободу на безопасность — по крайней мере, с точки зрения Локка. Если мы говорим о том, что кто-то хочет забрать нашу свободу, то мы вправе полагать, что он хочет забрать и нашу жизнь тоже. И такой человек является врагом и вором.
«Сила без права, обращенная против личности человека, создает состояние войны как в том случае, когда есть общий судья, так и в том случае, когда его нет» — это прямое оппонирование Гоббсу. Потому что гоббсовская конструкция несколько проще: есть война всех против всех, которую нельзя остановить, кроме как тем, чтобы дать закон и власть суверенам. Локк идет чуть дальше. Он говорит, что суверен – это всего лишь человек. И он, опять же, отталкивается от гоббсовского утверждения, с которым согласен, о том, что никто не может быть судьей самому себе. Но, следовательно, и монарх-суверен тоже не может быть судьей самому себе! Следовательно, неограниченная монархия ведет к произволу и хищению чужой свободы, а, следовательно — к продолжению войны, но уже не в естественном состоянии, а в состоянии установленного государства.
Если Гоббс говорит о том, что война заканчивается с установлением государства, неважно какого, то Локк выдвигает гипотезу, что эта война продолжается. Более того, она становится в какой-то степени более безысходной, потому что в естественном состоянии вы можете отбиться от того, кто претендует на вашу свободу, но если этот «кто-то» есть государственный аппарат, вам сделать это во много раз сложнее, это во много раз более трудная для вас задача. Вы в конечном итоге оказываетесь в ситуации того самого меньшинства, которое подавляется. Давайте тогда уже естественное состояние. Локковский вопрос «на что я меняю естественное состояние, когда соглашаюсь на власть суверена?» связан как раз с этой перспективой.
С другой стороны, мы, конечно же, вынуждены совершать эту сделку, и Локк приводит резоны, связанные с этим. Потому что, конечно, в естественном состоянии, в отсутствии закона, в отсутствии третейского судьи, в отсутствии четких правил игры, вы находитесь в неустойчивом положении, ваше собственная свобода постоянно находится в опасности. У Гоббса есть прекрасная цитата о том, как уныла, тупа и кратковременна жизнь человека в ситуации постоянного выживания и борьбы за завоёванное, и почему в этих условиях, например, невозможно развитие торговли, наук и общего благосостояния.
Мы совершаем эту сделку, по целому ряду причин. Во-первых, нам интересно общаться. Во-вторых, нам нужно защитить нашу свободу. Чтобы защитить свою личную свободу, мы отказываемся от двух свобод, мы отдаем право делать что мы хотим безотчетно, и право судить других по своему произволу. Вот эти две вещи мы отдаем некому политическому обществу, некому обществу людей. (Локк принципиально против суверена, ибо один не может судить самого себя).
Заключая сделку, мы получаем неприкосновенность нашей личной свободы, гарантии защищенности нашей собственности, и то, что называется общим благом. Общее благо, общественное благо – это то, что позволяет нам преуспеть в частном, но при этом быть частью целого и преуспевающего. Оно, опять же, не является новацией Локка и является целью политического общения. Но не какой-то абстрактной и идеалистической целью, а совершенно предметно понимаемой вещью, которая связана с тем, что я хочу жить в условиях мира, хочу, чтобы меня окружали люди, обеспеченные так же, как и я. И именно это суть сделки, которая совершается в локковской перспективе общественного договора. И именно в этой перспективе такая сделка имеет смысл, потому что сама по себе сделка — это метафора, здесь немножечко другая история. Это вопрос нашего коллективного или индивидуального выбора.
Мне нравится этот договор, только если он может мне гарантировать личную свободу, неприкосновенность моей собственности и рост общественного блага. Вот по этим трем критериям мы оцениваем качество договора со стороны граждан, а дальше возникает много других аспектов, где ключевым моментом является справедливый суд, который решал бы не по чьему-то произволу, а в соответствии с законом. Также нужно сделать каким-то образом, чтобы отношения властей при этом были сбалансированы. (Локк был один из тех, кто предлагал разделение властей. Причем там это выглядит естественной вещью: есть те, кто издает законы, есть те, кто исполняет, есть те, кто судит. В данном случае это не носит, на мой взгляд, какого-то религиозного характера, это просто удобно). Я могу в данном случае быть слишком поспешным, но я вижу в этом скорее техническую сторону. Фундаментально то, о чем сказано, фундаментальна сама сделка, фундаментальны естественные предпосылки её осуществления, которые зиждятся на признании свободы каждого, признании свободы равенства (никак не одинаковости, но равенства в праве быть старшим где-то), признании неотъемлемости и невозможности отнять вашу жизнь, собственность, и общественные блага.
Такова конструкция, которую я могу представить вашему вниманию. Для Англии и для Локка все эти принципы имели прямое практическое значение. Вильгельм Оранский реализовал их. Они, кстати, с Локком были прекрасно знакомы. Более того, он возвращался в Англию на одном корабле с будущей королевой Марией, он действительно оказался в ситуации, когда из преследуемого Ван Дер Линдена он вернулся в политическую элиту Великобритании. К сожалению, он был уже достаточно стар и в какой-то момент по состоянию здоровья вынужден был отойти от дел. Но это все было практически реализовано.
В России нет ни одной толковой биографии Локка. Но, тем не менее, возвращение текстов, в числе которых находится Джон Локк, это может быть самое важное, что мы можем сделать сегодня, превращая музейные экспонаты в живых собеседников в поиске аргументов для своей сегодняшней жизни и для всех вызовов, с которыми нам приходится сталкиваться в ней. Спасибо, извините за такое многословие.
